Надо записать в книжечку, в раздел «Добрые традиции».
На стене ближайшей пятиэтажки имелся огромный рисунок (кажется, такие называют «мурал») – старик Санта-Клаус, который выглядел не сиропным дедушкой с банкой «Пепси-коки», а суровым потусторонним существом. То ли святым, то ли присланным из противоположного ведомства.
«Если вы вели себя плохо, детишки, то это был последний год в вашей грёбаной жизни», – подумал Александр. Хотел бы зарисовать, но понял, что не сумеет. Впрочем, кроме этого инфернального места, везде атмосфера праздника была традиционной.
«Вагоны» оказались большими автоприцепами, переоборудованными в подобие автобусов на конной тяге и обшитые листами железа. Саша даже засомневался сначала, что лошади смогут их сдвинуть. Но увидел этих зверей, и сомневаться перестал.
За проезд платили на входе в вагон. Посадили всех желающих, никому не отказали.
И вот все загрузились, заняли свои места, разложили пожитки, и караван тронулся, оставляя за собой конские «яблоки» и по-новогоднему поднимая снежную пыль. Сначала ехали через знакомую Саше часть города по выделенной для гужевого транспорта полосе. Он почти не смотрел в окно. Лишь когда пересекали мост, смотрел во все глаза. Зрелище стоило того, хоть он уже проходил здесь пешком. Сооружение сохранилось хорошо, и дух захватывало, и вид открывался на панораму Эльбы и самого крупного из обитаемых городов северной Европы. Надо это запомнить. Вряд ли он здесь ещё побывает.
Проехали зону действующих фабрик и мастерских, миновали километры разрушенных складов и довоенных заводов, которые и были когда-то мишенью для боеголовки. А может, диверсионного фугаса. Скоро подъехали к границе тех мест, где он бывал. Младший не уловил момент, когда здания вокруг стали одноэтажными, а потом исчезли.
За пределами Гамбурга, за полосой Руин (не только ядерных, но и просто обветшалых) оказался совсем другой мир. Он отличался от городских улиц, но отличался и от того, что осталось на родине.
Сначала пошли поля ветряков, высоченных, как дома. Многие были неподвижны. Но некоторые их самых ближних – крутили лопастями с разной скоростью. Линия электропередач вела к городу. Людей, обслуживающих эти машины, рядом не было видно, но по дороге разъезжали несколько конников, которые могли быть и охранниками, и механиками.
Пояс ветряков закончился, потянулся пояс возделываемых полей и пастбищ. Тут были и озимые под тонким слоем снега, и огороженные, рядами посаженные, деревья, наверное, фруктовые. И что-то похожее на гигантские ряды грядок, тоже присыпанных снегом. Был даже большой участок, застроенный капитальными (низ – кирпичный, верх – из толстого прозрачного пластика) теплицами.
Александр упустил момент, когда штрассе превратилось в шоссе. Оно тоже выглядело внушительно. Длинное, ровное. Там, где отсутствовал снег, было видно, что даже разметка сохранилась. Понятно, что по нему почти не ездили, но устойчивости покрытия и краски оставалось поразиться.
Дорога была пустынной.
Шоссе (точнее, автобан) действительно смотрелось как новое. Видимо, здешний климат не так вреден для асфальта. Меньше перепадов температур, меньше повреждений полотна.
«Вот уйдет от них еврей Гольфстрим, посмотрим, что будет в этих ваших Европах, – предрекал боцман Борис Николаевич. – Станет как в Сибири. Так по-честному. Ибо нефиг! А может, и хуже. Будут северных оленей пасти».
Младший ожидал увидеть пробки из старых машин. Но весь автохлам был дотошно разобран на то, что можно переработать (металл, резина), и на то, что пока переработать нельзя. Эти останки были убраны с дороги и сложены через равные промежутки в кучи вдоль неё. Лишь в паре десятков километров от города шоссе перестало быть хорошо расчищенным, и появился мусор, принесённый ветром, а под снегом виднелись прошлогодние листья и ветки. По сторонам уже тянулась привычная пустошь.
Младший заметил, что дальше от снега расчищены лишь две полосы.
Пассажиров караванов, идущих из Свободного Ганзейского Города Гамбурга в другие земли, ещё «на берегу» уведомляли, что на время пути от них могут потребовать выполнять обязанности по оказанию помощи караванщикам.
Если повозка застрянет или выйдет из строя – то они могут стать грузчиками-носильщиками, перегружать поклажу или товары. Но если случится другая беда, то их могут привлечь и к обязанностям охранников.
Были в караване и настоящие секьюрити. Они гарцевали слева и справа от вереницы повозок, осматривая им одним ведомые приметы или следы. Свободные от дежурства – коротали время за игрой в карты. Во время выходов они натягивали на лица шарфы, на манер ковбоев. Может, для защиты от снежной пыли или холодного ветра. Заходя в тепло, к пассажирам, охранники пользовались тряпичными масками. Саше показалось, что в этом больше суеверия или «понтов», чем реальной профилактики от заразы.
Сразу после посадки, заняв своё место и осмотревшись, Александр приготовился к косым взглядам, к вопросам, откуда он, или даже проявлению неприязни. Он уже привык, что местные на раз вычисляли в нём славянина. Понятно, что за поляка или чеха не сойти, их тут много. Может, прикинуться югославом или болгарином… Нет, на первый же вопрос он скажет, как всегда, честно. Хотя после этого ответа раньше пару раз приходилось видеть выражение: «Оу, наверное тяжело Вам в жизни пришлось». Или слышать за спиной: «Раша из бэд», «Руссланд ист зер шлехт» в разных вариациях.
Но не зря говорят, «называй хоть горшком, только мой с порошком». Александр относился к странностям западников снисходительно. Всё же они были не так уж плохи. И, кроме трепотни за спиной, наездов не было. Никто не думал его обижать целенаправленно, все соблюдали правила, а друзей он и сам не искал.
Но здесь он решил, что сделает лицо попроще и будет поддерживать разговор, если к нему обратятся, а не сидеть букой, уставившись в окно. Всё-таки ему общаться с этими людьми несколько дней, и это не простая прогулка.
Все назвались, имя и место происхождения, и он назвался. И не заметил ни напряжённой тишины, ни угрожающего переглядывания. Спокойные благожелательные кивки и полуулыбки. Ну, русский и русский. Бывает. Всех тут гораздо больше интересовали свои собственные проблемы.
Когда караван остановился в первом из поселений, Младший вышел размять ноги.
Если городская беднота в разрушенных кварталах мегаполисов типа Гамбурга жила ненамного лучше, чем оборвыши из Питера, то деревни были вполне благополучные.
В этой, под названием Зеветаль, были и привычные дома из кирпича, и невысокие двух-трех этажные домики любопытной конструкции, которые Младший уже видел в Северной Европе. Она называлась «фахверк» и восходила, как ему сказали, к временам средневековья. Вертикальные и горизонтальные балки проступали наружу, как узор. А стены между ними заполнялись камнем, глиной, да чем угодно. Все строения чисто выбелены или выкрашены. Пряничный минимализм.
Младший не удивился бы, если бы оказалось, что им пять сотен лет. Коли так, то сколько они всего видели… Но их чинят, подновляют. И даже апокалипсис им нипочём. Впрочем, некоторые могли и после Войны построить в старом стиле.
Тут было кафе, где он купил яблочный штрудель. Штрудель, Карл! Ёксель-моксель, к нему даже подали сливки в вазочке и посыпали сахарной пудрой! Официантка была в переднике и чепце. Симпатичная.
Съел он и сосиску. Если в городе в районе порта этому самому популярному блюду больше подошло бы название крысиски, то здесь они были сочные и вкусные, явно недавно мычали или хрюкали. Баварские?
«Вот такие мы б едали, коль войну бы проиграли», – сложилось само собой в голове.
Ага. Держи карман шире. Будто он не знает, что бывает с теми, кто проигрывает войну.
Зимний пейзаж был просто великолепен и слегка напоминал о доме: равнины с редкими лесами, пологие холмы и перелески.
Земля эта называлась Нижняя Саксония, и тут жили, видимо, далекие континентальные родичи англосаксов.
